Первую войну его семья прошла без потерь. К удивлению и зависти соседей, квартира, которую они покинули, когда стали бомбить окраины Грозного, осталась целой и даже не разграбленной. Мародеры взламывающие, в уцелевших домах установленные рачительными хозяевами железные двери видимо решили, что за стандартной дверью из ДВП не может быть ничего интересного, а пришедшие им на смену федералы только выбили замок и ушли, ничего не тронув.
Замок он врезал в дверь собственноручно, за три, предшествовавших первой войне, года, бывший преподаватель кафедры филологии грозненского университета многое научился делать собственными руками. На место выбитых взрывной волной окон аккуратно натянул целлофановую пленку и, оставив жену и трехлетнего сына прибираться, побежал в университет.
Квартира, оставшаяся ему от родителей, была расположена в самом центре Грозного и в прежние времена, ему требовалось пятнадцать минут, чтобы дойти до подъезда университета. Сейчас эти минуты превратились в полтора часа. На каждом из блок-постов которые ему нужно было пройти у него долго и придирчиво проверяли документы. Потом так же долго и тщательно обыскивали. Солдаты смотрели на него с подозрением, они никак не могли взять в толк, что в этих руинах, где еще лежали неубранные трупы, мог быть какой-то университет, какая-то кафедра, аудитория, а из развалин, откуда они каждую минуту ждали автоматную очередь, мог появиться какой-то филолог.
На третьем по счету блок-посту его спросили, что означает это слово - филолог. Он растерянно посмотрел на бородатого полупьяного федерала, направившего на него автомат, пожал плечами и стал объяснять, что преподает русскую поэзию и литературу восемнадцатого века. От него потребовали что-нибудь прочитать. Он задумался. Пауза затянулась.
Ствол автомата уперся ему в грудь. Но он не обратил на это внимания. Не потому, что не боялся, что его сейчас заведут в эту пещеру, именную блок-постом, выстроенную из фундаментных блоков и обведенную колючей проволокой, откуда он, скорее всего, живым уже не выйдет. Сейчас он не видел ни солдат окруживших его, ни угрюмых черных развалин оставшихся от города в котором он родился и вырос. Просто для него, прежде чем озвучить чьи-то стихи, надо было собраться с мыслями, найти ритм сообразный аудитории, времени дня, погоде, месту, где он должен был читать и еще многим другим нюансам. Он слишком трепетно относился к поэтам и поэзии, чтобы механически отстукивать рифмами в любое время и в любом месте.
Найдя тему, он поднял голову и, задумчиво глядя в серое низко нависшее небо негромко начал читать. Когда он закончил, солдаты вопреки всем своим инструкциям толпой собравшиеся на маленьком пятачке досмотра еще какое-то время молча стояли вокруг него. Ему тут же вернули документы, а когда он возвращался обратно вручили мешок пластиковых пакетов с сух.пайками.
По ночам в городе, до самого утра раздавались автоматные и пулеметные очереди, гремели взрывы, от которых громко хлопала натянутая на оконные переплеты пленка, но он был счастлив. Счастлив оттого, что он дома, что рядом жена и сын, что все они в этой круговерти остались живы и здоровы. Давно ушедшие в мир иной поэты всех времен и народов научили его ценить и довольствоваться тем малым, что оставляют суровые будни.
Каждый день он ходил в разрушенное, насквозь промерзшее здание университета, где оставшиеся в живых и не уехавшие из республики профессора, доценты и аспиранты приводили в порядок несколько уцелевших аудиторий. Затягивали пленкой оконные проемы, ставили буржуйки и сколачивали длинные деревянные скамейки для студентов. Вернувшись, домой он, вместе с женой и сыном, спускался в подвал соседнего дома, где из ржавой трубы каким-то чудом пробивался тонкий ручеек воды. Отстояв очередь, набирали четыре ведра и поднимались к себе. Потом, умывшись и поужинав, он тщательно выбирал из книжного шкафа очередной сборник, открывал его, все книги у него пестрели закладками, и пристраивался под газовой лампой.
День, когда в их квартал дали электричество, для него стал праздником. Зрение стало ощутимо садиться. Книгу приходилось держать на вытянутых руках. Жена, неодобрительно относившаяся к его постоянному чтению в сумерках, язвила, что зрение у него хорошее только руки коротковаты.
Его совершенно не интересовала политика, о которой только и говорили и в очереди за водой и на работе и на улице. Всё окружающее он воспринимал сквозь чудесную вязь строф написанных задолго до его рождения. Всё это оказывается, уже было. Всё это люди прошли и оставили после себя строки, так полно и ярко выражавшие испытанное ими за дни и годы лихолетий, что всё, что он слышал сегодня на улице, в подвале и на работе было настолько, блекло и невыразительно, по сравнению с тем, что было написано в книгах, чтобы обращать на это внимание.
Помимо электричества в квартире, другими признаками того, что жизнь стала налаживаться, для него явилось то, что во дворе их дома заработала колонка с водой, окна застеклили и до университета, он опять стал добираться за пятнадцать минут. Бригады строителей стали восстанавливать разрушенные дома. Но это продолжалось недолго.
В августе 1996 года в городе опять загремели бои. На улицах появились бородатые люди, которые, пригибаясь, бегали от одного дома к другому и обстреливали административные здания. Оттуда стреляли по ним. Над городом вновь закружились самолеты и вертолеты федералов. Стекла в их квартире со звоном вылетели после первой же бомбежки, и они спустились в подвал.
Там в подвале они встретили новую власть. Им опять повезло. То крыло пятиэтажки, в котором была их квартира, не пострадало от бомбежки, и когда бои стихли, они поднялись к себе. При первой же возможности он поспешил в университет. Его встретили только голые закопченные стены. Какое-то время они жили, проедая те запасы продуктов, которые были сделаны женой, потом пришлось продать ее золото.
Работы для него не было. Новая власть независимой Ичкерии, как она обозвала его республику, менее всего была заинтересована в том, чтобы в ее учебных заведениях преподавали русскую словесность.
Знакомый посоветовал ему поступить в бригаду, которая копала колодцы в городской черте, откуда черпали нефтяной конденсат. Работа была опасной. Копать приходилось глубоко, много было случаев, когда порода обрушивалась, заживо погребая копателя, либо же, от случайной искры, взрывались пары конденсата, но платили хозяева колодцев хорошо. Через несколько месяцев работы, он понемногу выкупил золото жены, а в книжном шкафу появилось несколько раритетных изданий, которые за бесценок, как непрофильный товар, продала ему на продуктовом рынке торговка черемшой. Дома, вооружившись кусочком ваты и пузырьком чудом сохранившегося в кладовке одеколона "Шипр" он долго и бережно оттирал страницы от следов грязи, сокрушенно качая при этом головой, чем немало развеселил жену.
Жизнь опять стала налаживаться. В город подали электричество и окна застеклили. В начале лета 1999 года жена за ужином вдруг спросила его, кого бы он хотел увидеть в доме сына или дочку. Он поперхнулся и растерянно, еще не веря тому, что услышал, посмотрел в ее счастливые глаза. Вид у него при этом такой, что жена звонко, запрокидывая голову, расхохоталась. Глядя на нее, засмеялся и сын. Ему скоро должно было исполниться шесть лет и отец, уже научил его читать по слогам.
В октябре он ночью отвез жену в роддом, а утром вместе с сыном пришел ее проведать. Акушерка предупредила его, что роды были тяжелые, большая кровопотеря, но, слава Богу, все обошлось и поздравила его с дочкой. Осунувшаяся за ночь жена лежала на кровати, а рядом попискивал и почмокивал крохотный живой комочек. В палате кроме жены лежало еще несколько рожениц и единственное, что он мог себе позволить это на какое-то мгновение коснуться ее руки. Жена открыла запавшие, обведенные темными кругами глаза и улыбнулась.
- Девочка. - Прошептала она. Он кивнул, не отрывая от нее взгляда. Далее находиться в палате среди полуодетых женщин было неудобно. Велев сыну посидеть рядом с мамой, пока он сбегает на рынок за фруктами, он вышел из палаты.
- Эх, - Громко вздохнула ему вслед соседка жены. - Если бы мой так на меня посмотрел, я бы ему каждый год двойню рожала. -
В тот самый момент, когда он выходил из роддома, на полигоне Капустин Яр в Астрахани, солдаты боевого расчета отбежали от стартовой установки в укрытие. Ракета, оторвавшись от пускового стола, на какое-то время словно замерла, опираясь на ревущий столб пламени и резко набрав высоту, ушла в сторону Грозного.
Он быстрым шагом, чуть ли не бегом направился в сторону рынка, кляня себя за то, что спокойно спал, в то время как жена находилась между жизнью и смертью. Уже на полпути к рынку тяжелый грохот за спиной заставил его обернуться. Воздух засверкал мириадами осколков выбитых взрывной волной стекол, медленно, словно снежинки, кружащих над его головой. В ту минуту из его груди в первый раз вырвался этот крик.
В январе 2002 года Якуб, поехал в Грозный. Надо было подвести баланс за прошлый год и сдать отчеты. Забегавшись по темным переходам наспех отремонтированного здания министерства образования в поисках нужных чиновников, он слишком поздно понял, что упустил время, за которое он мог выехать из города. Чертыхаясь, Якуб, вскочил из-за стола и торопливо стал собирать разложенные на столе бумаги.
- Завтра приеду, докончим. - Сидевший напротив него Салман, бухгалтер-ревизор удивленно посмотрел на него поверх очков.
- Ты с ума сошел? Вечер уже. Никакой машины ты сейчас не найдешь. А вздумаешь пешком идти, на первом же блок-посту расстреляют! Садись, я здесь рядом живу. Докончим, тут работы на час и ко мне пойдем, утром спокойно уедешь. Тем более, что завтра выходной, некуда торопиться. Садись. -
Через час, как Салман и сказал, они покончили с отчетами Якуба и вышли на улицу. Уже совсем стемнело. За то время, что они шли к дому Салмана им встретились только несколько прохожих. Торопливыми шагами они прошли мимо них и скрылись среди мрачных развалин.
- А помнишь? - Проворчал Салман. - В те времена не протолкнуться было на этом проспекте вечером. Все теперь в прошлом Якуб, все. -
Где-то, в том направлении, куда они двигались, один за другим раздалось несколько взрывов и поднялась беспорядочная стрельба. Салман, даже не остановился. Ворча что-то неразборчивое в поднятый воротник, он неторопливо провел своего гостя через двор, окруженный полуразрушенными пятиэтажками. В некоторых окнах сквозь целлофан пробивались мутные пятна света от газовых фонарей. Отчетливо слышались негромкие голоса людей, словно бы они невидимками проходили через кухни, где вокруг газовых горелок собирались на ужин редкие горожане.
- С этим целлофаном, - Буркнул Салман, словно догадавшись, о чем подумал Якуб. - Как на улице живешь. Слова жене нельзя сказать. И соседи и прохожие все бывают в курсе того о чем вы спорите. -
Обрадованная приходом гостя жена Салмана на скорую руку приготовила им жаркое из курицы.
- Хорошо, что ты пришел. - Довольно потер руки Салман, усаживаясь за маленький столик, на котором аппетитно дымилась большая прокопченная до черноты сковорода.
- Если бы не гость она эту курицу держала бы в запасе до посинения. -
Поужинав, они еще немного посидели на кухне, единственной комнате в квартире, где было относительно тепло от газовой плиты.
- Люди в комнатах газовые горелки ставят. - Жаловался Салман. - Какое никакое, а тепло, а я не могу, сразу задыхаться начинаю. Астматик я. В советское время ездил по курортам, какое-то лечение было. А теперь... - Он безнадежно махнул рукой.
- Так, что дорогой гость, не обессудь, но спать тебе придется при температуре... - Он не договорил.
Громко хлопнул целлофан, на оконной раме отражая близкий разрыв и в то же мгновение, под самыми окнами они услышали крик. Это был и не крик, а нечто похожее на неестественно громкий стон смертельно раненного зверя. Боль, отчаяние, гнев и беспредельная тоска, словно ножом полоснули по сердцу. Вскочив, от испуга и неожиданности, на ноги, Якуб, при всей своей фантазии, не мог предположить, что подобное могло исходить из груди человека.
- Что это такое? - Воскликнул он, округлившимися глазами глядя на спокойно сидящих хозяев. Салман, успокаивающе повел рукой.
- Это наш сосед. Немножко того. Тронулся. Иногда вот так ночью на него находит. Садись. Я и сам пугаюсь, когда его услышу. Представляю, что можно испытать, когда его в первый раз услышишь. Нашел же место, черт бы его побрал, под самыми окнами кричать.-
Якуб, перехватил осуждающий взгляд, которым жена Салмана облила мужа.
- На его месте любой бы тронулся. Когда эта война началась в роддоме у него сразу жену, сына и дочь, только родившуюся убило. Раньше он в университете нашем работал. Такой тихий, вежливый, всегда поздоровается, улыбнется. Никогда не пил, не курил, все время с книжками своими возился. А жена, какая красавица была. Никого у человека не осталось. Грех так о чужом горе говорить. И притом, что больной, а в квартире у него пылинки не найдешь, всегда чистый, опрятный не то, что некоторые. - Она отвернулась от мужа и со стуком стала укладывать тарелки в шкаф.
Крик опять раздался ниже по улице. Потом еще несколько раз, удаляясь и постепенно стихая. Салман виновато посмотрел в спину жены.
- Да я совсем не так хотел сказать, что ты, сразу... - Он повернулся к Якубу. - В той стороне, куда он сейчас направился, блок-пост стоит. Этих блок-постов тут, на каждом углу понатыкано, вдобавок, говорят, что они по ночам еще какие-то посты секретные ставят. Так вот когда у него такое случается, поверь мне, уснуть не могу. Засыпаю только, когда опять его крик услышу. Значить, живой, возвращается, слава Богу. Год он уже вот так ходит. Днем нормальный, а ночью... За голову схватится и идет, и кричит. Кричит. И не убили его до сих пор. - С некоторым удивлением закончил Салман.
- Вот, вот. - Жена Салмана престала протирать стаканы. - Русские его не убили, а наши водкой добивают. Каждый день поят, лишь бы он им стихи читал на память. Видят, что человек больной, нет, все равно, с водкой своей! Чтоб она у всех, кто ее пьет, носом вышла! Мало им того, что с ним случилось, так они еще и водку ему подносят! Убила бы таких мужиков, без всякой жалости, убила бы! -
- Жена! - Раздраженно воскликнул Салман. - Нас убивать и без тебя много желающих! Целая армия пришла с танками и самолетами, тебя только среди них не хватает! А может эта водка для него лучше, чем такая жизнь, откуда ты знаешь? Насильно же его никто не поит. -
Лежа в холодной комнате, под толстым ватным одеялом и наброшенным сверху пальто Якуб долго смотрел в темноту открытыми глазами. Уснул он только тогда когда услышал вдали знакомый, теперь уже, крик.
Через месяц Якуб опять приехал в министерство с отчетом и первым делом спросил у Салмана о том человеке, что так страшно кричал в ту ночь под их окнами.
- Пропал он. - Вздохнул Салман и поверх очков покосился на толстую папку в руках Якуба.
- Пропал. -
- Русские убили!? -
- Неизвестно. Тут сейчас все убивают и русские и не русские. Пропал и все. Никто не знает, как и что. Здесь, Якуб, много людей пропадает и сколько их еще пропадет. Ну, давай свои бумаги, что там у тебя? -
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
