Тот день я почти забуду. Он скроется, затеряется среди других. Похожих и совершенно отличных. Пронесшихся, как в пьяном бреду или промелькнувших яркой вспышкой, не сохранившей детали.
Листок календаря с ничего не значащей цифрой, сорванный и скомканный, брошенный в урну прожитого. Позже, кажется, я узнаю, что много лет назад именно в этот день был уничтожен могущественный орден. Символично? Не думаю - совпадение, не более. То тамплиеры, а это...
Полторы сотни душ.
Место тоже практически сотрется из памяти. Картинка в калейдоскопе мест, тусклый образ, один из множества. Моя жизнь не поскупится на их разнообразие. Мозаика.
Несколько раз меня заставят вспоминать и день и место, но я смогу только воспроизвести последовательность событий. Худо-бедно. Не исключено, что по ошибке добавлю то, чего не было. Или наоборот.
В конце концов то, чем это станет - лишь рафинированная версия, как было на самом деле. Наверное, так и надо.
Однако я вспомню. И приду. Боюсь, навсегда. Именно в этот день, в это место. Совпадение? Судьба. Услужливая память - здесь все будет по-другому. Внешне. Незыблемый гранит так не похож на тлеющую солому. К тому времени я научусь воспринимать окружающее иначе. Я вспомню и пойму - ничего не изменилось. И колокола, которых раньше не было, уже звонили в тот, первый, день. Только их никто не слышал.
В промозглый мартовский день...
Я достал из зеленой пачки папиросу, сдавил гармошкой катонную трубку и крутанул колесо зажигалки. Фитиль осыпало искрами, он вяло пыхнул голубым и потух. Я попробовал еще раз, потом слегка поболтал зажигалкой в воздухе. Пустая - защелкнул крышку и сунул в карман. А ведь топлива сегодня перевели изрядно, нет бы заправить.
Я пожал плечами - разжился по случаю. А вообще мне их табак не нравится - дерьмо на сене.
- Огня тебе мало? - поинтересовался Кнапа и пнул ногой валяющуюся рядом головешку.
Огня вокруг хватало. Горело практически все, что может гореть. Что не могло - тлело. Жадные, яркие языки с треском облизывали черные уголья. Жарко - я давно расстегнул тужурку. Очистительное пламя. Может и так, однако мне оно казалось страшным. Вздумай прикурить от головешки - наверное, вырвало бы. Все равно, что от разбросанных то тут, то там дымящихся трупов.
- Мертвячина, - пояснил я.
- А-а-а... - протянул Кнапа, - и чего ты, такой брезгливый, тут с нами делаешь?
Коробок, однако, протянул. Я чиркнул и, пряча спичку от горячего ветра между ладоней, поднес папиросу к огню. Глубоко затянулся. Будоража сознание, дым наполнил легкие - как будто мало я сегодня наглотался гари и копоти. Кнапа выразительно посмотрел на меня. Пришлось предложить ему пачку, не отвяжется.
- Угу, - кивнул он засовывая одну папиросу между зубов, а вторую за обшлаг рукава, - хорошо сегодня поработали.
Поработали - это верно. Я сдвинул на затылок фуражку и провел ладонью по лицу. Печет - не иначе, опалил в кутерьме. Война - ад. Я не брезгливый. Вон в трех шагах покойник. Обуглившийся, в черной корке с сочащимися красными трещинами. Совсем недавно еще дергался. И что? Я же в обморок не падаю. Вообще никаких эмоций. У меня внутри - такая же, покрытая пеплом короста. Но это же не значит, что можно от теплящейся культи прикурить? Хотя некоторые из нас бы не поморщились. Васюра, например. Дьявол. Я этих тоже ненавижу. По-настоящему. И раньше ненавидел, сцепив зубы, не подавая вида. А Васюра по отношению к ним просто бешенство испытывает. Иногда кажется - и к нам тоже. Война.
Я выдохнул струю дыма и, не растягивая, затянулся вновь.
- Ты не стрелял, - констатировал факт Кнапа.
- Нет, - не стал отрицать я.
Ну, не стрелял. Упрекать, что я гнушаюсь грязной работы не решится никто. А лишнюю работу делать просто лень. Без меня найдутся желающие.
- Жалко?
Я покачал головой. Все равно.
- А мне нет, - Кнапа с хрустом потянулся, - ни хрена не жалко. Так их и надо. В огонь, как вурдалаков. Кто их заставляет зверье прикармливать?
Может и заставляют. А ты, Кнапа, похоже оправдываешься. Перед собой, мне-то что - грехи отпускать не обучен.
- До ветру скоро нельзя будет выйти из-за этих тварей.
- Боишься, Кнапа?
Его передернуло.
- Пошел ты... Как будто сам...
И я боюсь. Тут все боятся. Даже головорезы хромого черта Дирлевангера. Но есть разница - меня сюда не страх привел. Ненависть. Изначально. Я в 118-й из Роланда попал, а в Роланд по собственной воле. На фронт бы. Глаза в глаза. И не ждать, когда из леса придет смерть. Безумная смерть, не обращающая внимания на собственные потери. Взять хоть сегодня. Сколько погибло в утренней засаде? Два шефа, один из наших и четверо бандитов. Раненые не в счет. Даже при таком раскладе - смысл их вылазки? Разменяли четверых на троих? Никогда не понимал.
А то, что засаду устроили рядом с лагерем лесорубов? Не знали, кому в первую очередь достанется? Уходили, даже не скрывая следы, в своё логово через эту деревню. Не подумали? Да им начхать на население, так же, как и нам. Нет, местных мне не жалко - они этой их болезнью все заражены, поголовно.
Конечно, смерть этого спортсмена зажравшегося, гордости нации, всеобщего любимца Вёльке - это, так сказать, форс-мажор. Последняя капля. Не повезло ему, что он в злосчастной обстрелянной колонне оказался. И деревеньке не повезло, впрочем, сами виноваты.
Я сплюнул. Почему-то жалко именно Кнапу. Пацан еще - девятнадцать лет. Среди нас много таких - молокососов, которым очень хотелось жить. Есть обиженные. Идейных, как я - единицы. Себя, кстати, тоже жалко, врать не буду.
- Серый, хлебнешь? - к нам приблизился Катрюк и протянул флягу.
Уж он сегодня точно отличился. Аккурат напротив ворот свою машинку расположил, на случай, если проломают. Проломали. В пылающих одеждах, многоголосо орущие, повалили, не разбирая дороги. Живучие. Если бы не Катрюк - пришлось бы и мне стрелять, так что спасибо. Я взял сосуд и отхлебнул. Последнее время алкоголь на меня не действовал. Вообще - может, иммунитет выработался. Катрюку стресс снять надо, но Васюра увидит - башку оторвет. А так - все бочки на меня, не привыкать. Меня начштаба скорее всего вообще не тронет. Знает, что отмороженный - палю когда и в кого хочу. Могу и в затылок, на операции. Очередную докладную только настрочит.
Легок на помине. Жевалки на скулах ходуном ходят, глаза - как две иглы.
- Что расселись, уроды? Иди подобивай.
Это мне. Взгляд его выдержал спокойно - у меня в глазах инея не меньше. Было дело, Васюра за то, что пара бойцов жратву захарчили, им передние зубы снес и кровь с половиц заставил вылизывать. А раньше, когда был взводным еще, меня к себе вызывал. Тоже за какую-то провинность. Пацана нашел. Я без зрелищных приемов обошелся - с ноги по яйцам, а потом нож показал. Очень острый. То наедине, а открытое неповиновение - черевато. Я поднялся. Шлепнут меня когда-нибудь, ноги надо делать, да некуда.
Васюра стоял, скрестив руки на груди, так, что был виден золотистый шеврон на плече. "Treu, Tapfer, Gehorsam". У некоторых этот девиз вызывает гордость. По мне - для собачьих ошейников надпись. Впрочем, мы псы и есть, цепные. Верный, Храбрый, Послушный. Я прошел рядом, так близко, что ствол болтающейся на плече винтовки нечаянно оказался возле самого носа начштаба, заставив того резко отклонится. Наверное, придется мне его первым кончать, когда случай представится. Последнее время все на виду.
Я прошелся возле беспорядочно наваленных друг на друга тел. Что их, разгребать? Сейчас. Скорчившиеся в грязи черные фигуры никак не ассоциировались с людьми. Вспомнилось детство. Как отец колол свиней, а потом смолил, обкладывая туши соломой. Так и мы - соломой, бензином. Но только потом - свинцом.
Никто не шевелился, а вы чего ждали? Я снял с плеча оружие и несколько раз пальнул в кучу, наблюдая, как дергаются от ударов пуль уже мертвые тела. Краем глаза глянул на Васюру - следит. Вот, гадство, теперь придется ствол чистить - забот других не было. На глаз прикинул количество жертв - так и есть, полторы сотни.
Когда подали команду и мы построились в колонну, из кучи тел выбрался такой же почерневший и окровавленный, как окружавшие его покойники человек. Еле переставляя ноги он поковылял к нам и тихо прохрипел:
- Пристрелите, иуды.
Начштаба гневно зыркнул на меня, я в ответ выразительно пожал плечами, стоящий рядом Кнапа поежился. Пробирает? Это пройдет. Мы уходили. Судя по состоянию, живой мертвец долго не протянет, какое-то время он еще тащился следом, бормоча проклятия, потом упал.
Много позже кто-то дотошный подобьет цифру - сто сорок девять. Хотя нет - трое все-таки чудом выживут, значит позади мы оставляли сто пятьдесят два тела.
Я вспомню тот день.
Это произойдет не через год, когда нас перебросят далеко на запад и я покину отряд - мы ведь окажемся совсем в другой стране. Там я буду воевать против своих недавних хозяев. Сначала среди гор, потом в горячей пустыне. Верный, Храбрый, Послушный. Ничего не искупая - мне ведь все равно.
Ни позднее, лет через двадцать, ознаменовавшиеся этапами, лагерями и неожиданной амнистией. Когда на глаза попадется одна из хроник с воспоминаниями единственного из выживших взрослых. Я их прочитаю, словно повседневный очерк, ни с чем не сопоставляя, и тоже выброшу из памяти. Чтобы дать им возможность вернуться.
Я не вспомню тот день даже через сорок лет. Через сорок лет.
Мы, те из нас, кто пройдет дорогами войны до конца, кого не вздернут победители, кому посчастливится пережить каторгу, мы, немногие, соберемся в тесном номере обшарпанной гостиницы. Это произойдет после второго суда над Васюрой, где мы, судьба в очередной раз усмехнулась, будем только свидетелями. Его наконец приговорят, а мы разольем по стаканам и выпьем. Непонятно за что.
Кнапа, очень бодро выглядящий для своих лет, закусит и скажет:
- Васюре в глаза посмотрел - аж передернуло. Не изменился, только морщины. Видали - до заместителя председателя выслужился. Только справедливость настигла.
Я усмехнусь - настигла. Семидесятилетнего старика. Выслужился - ему было все равно, кого ненавидеть. А Кнапа обратится ко мне:
- Тебе смешно, Серый? Ты тоже неплохо выглядишь. И в те времена матерый волчара был, не нам ровня. Всегда сам себе. Когда в бою у всех поджилки тряслись - мы ведь не командиров, мы только тебя слушали. Зато при проведении акций тебя словно и не было - в сторонке. Сейчас легче?
Волчара. Опирающийся на костыль. Легче? Как и Васюре - все равно. Деяния обезумевших от страха мальчишек, наверное, раскаявшихся, и цинизм равнодушного. Тогда я не знал, в какую сторону сместится чаша.
Я вспомню тот день ровно через шестьдесят лет. После семи лет без движения, в грязном, пропахшем сыростью захолустном интернате. Когда грудь сдавит тисками боли и я попытаюсь схватить губами воздух, но не почувствую ничего, кроме запаха собственных нечистот из перевернутого судна. Грязный, в пятнах плесени и с паутиной по углам потолок - декорация очередного и последнего ада. Не в силах отвести взгляда от трещин и осыпающейся штукатурки, я скажу себе - да, это уже конец. Но что-то внутри улыбнется - нет, это только начало.
Клочок земли, окруженный черным ничем. Багровый мрак без источника света. Гранитный старик, держащий на руках безвольно обвисшее тело. Он смотрит на меня глазами без зрачков и протягивает свою страшную ношу. Каменные губы шевелятся:
- Як циха стала, я Адасика знайшоу: "Уставай, гавару, яны паехали ужо". Стау яго падымаць, а у няго кишачки вывальваюцца. Я их збираю, збираю, а ён просиць: "Пиць, пиць...".
Я принимаю бремя.
Колокола окружают со всех сторон. Кажется, они символизируют печные трубы на местах пожарищ. Кажется? Воспоминания улетучиваются в порыве морозного ветра - я лишен права помнить что-либо постороннее. Гранитные плиты - для меня это стойки гигантских гильотин, уносящиеся вверх столбы виселиц. Колокола, бронзовые мучители, раскачиваются на верхушках. Как мертвецы в железных клетках. Раскачиваются. Бьют. Это только начало. Все равно. Децибелы боли...
Олег раскрыл журнал и лениво пробежал глазами по записям. Подавил зевок. Щелкнул ручкой и принялся выводить опостылевшее в своем монотонном однообразии: "22.03.03 г. 5-20 Проверил несение службы дежурным нарядом. Замечаний не выявлено". Можно, конечно, пристебаться. К сонному виду, например. Приказы поспрашивать, по маршруту пройтись. Ну его. Тут и так через пару часов завертится - годовщина.
Только Олег начал закручивать размашистую подпись, слаженно ударили колокола. Он вздрогнул.
- Жутковато сегодня, товарищ капитан, - доложил постовой, - обычно тихо, умиротворяющее. Колокола перезванивают - на душе скорбно, легко. А эту ночь - не так. Вроде и не холодно, а ветерок дохнет - до озноба. И звон - тяжелый, хищный. На маршруте даже как-то не по себе. Чушь, конечно, но такое ощущение, будто сегодня не по жертвам звонят.
- А по ком? - дописывая фамилию спросил Олег.
- По убийцам.
Олег поднял глаза и вздохнул. Сам когда-то на мемориале по ночам гранит топтал - тут и не такое примерещится.
- Ладно, бывай, - он встал и направился к выходу из караулки, - смотри утром не светись - тут такие гости ожидаются, на глаза лучше не попадать.
Олег вышел на территорию и зачем-то обернулся, словно впервые увидев высеченные в камне надписи. Столько раз проходил мимо, ребенком был на экскурсиях, слушал, смотрел. И никогда не читал. Или забыл. Свыкся? Стал равнодушным?
Тяжелые буквы на заднем плане:
"Мир в веках не помнит таких злодеяний на всей нашей земле...".
Слева:
"Люди добрые, помните - любили мы жизнь и Родину нашу, и вас, дорогие.
Мы сгорели живыми в огне...".
Посередине:
"Хатынь не одна - 186 деревнь вместе с людьми...".
Колокола ударили в спину. Синхронно и зловеще.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
