Тилин-тилин. Пластмассовая игрушка-неваляшка. Танцует, раскачивается и вращается. Раскачивается и вращается. Оплавлен бок и слегка выцвела краска. Тилин. Но не сотрется улыбка. Синие-синие глаза - были, когда-то. Теперь - блекло-серые. Бессмысленный взгляд. Покачивается. Замирает. Ей не страшно.
Чудовище. Голый череп с неповторимым рисунком - разводами ожоговых шрамов. Оплавленное и застывшее лицо - он чем-то похож. На ту игрушку. Тоже покачивается. Только не улыбается. Вытекший глаз и безгубый провал рта. Узловатый скрюченный палец, кость и пергамент-кожа, толкает округлый желтый бок - тилин-тилин.
А еще мелодия - в такт. Тин-тин-тили-тили-дин. Еле слышно.
Черная комната и черная пыль, везде пыль. Луна осторожно заглядывает в разбитые грязные окна. Боится порезаться. Ей еще много чего предстоит увидеть - Луне. Монстр тоже на неё иногда смотрит слезящимся единственным глазом. Он видел её и другой - Луну. Не спутник - спутницу. Чего-то ждет. Глупец.
Тин-тили-тили-дин. Слегка щербатые звуки - сломан колок, или молоточек, или еще что-нибудь. Не хватает целой ноты. Серебряная шкатулка возле неваляшки. На ней тоже нет пыли - ведь механизм время от времени заводят. Жизнь - сжатая пружина. Когда-нибудь лопнет, сломается. Но сейчас - Луна с Чудовищем слушают Музыку и смотрят друг для друга.
Тили-дин, дон-тили-дин. Похоже на 'Щелкунчик' Чайковского - картина три, сцена пять, вариация вторая - 'Танец Феи Драже'... впрочем, во Вселенной так много подобных друг другу мелодий.
Возможно, и Монстр может выглядеть несколько иначе. Кружиться в безумном танце посреди волшебного леса, дарить комплименты красавицам в невесомых лоскутных платьях. Никто даже не почувствует, что внутри него - лишь темная комната и черная пыль, желтая неваляшка, серебряная мелодия. И Луна - многоликая. И необузданная страсть к убийству богов.
Просто хочется верить, что все может быть не так. Что это сон.
Тилин-тилин. Неваляшка.
Тин-тили-тили-дин. Шкатулка.
Странные, странные вещи могут, волей не менее странных существ, стать самыми могущественными артефактами.
ГЛАВА 1
Дальний забой. Кирка взлетает и с силой вгрызается в камень, высекая искры, возвращая энергию удара обратно в ладони, локти, плечи, сколотые крупинки бьют по лицу, по глазам, как бьёт с раздражающей периодичностью по ушам опостылевший скрежет металла о породу. Пыль, вездесущая, оседающая на одежде, на руках, на лицах, делающая узников похожими на черных демонов сверкающих слезящимися белками, пыль, не менее толстым слоем, чем на коже, покрывающая наши внутренности - легкие, желудки, проникающая, кажется, в самую кровь.
Раз за разом, вкладывая всю массу тела в движение инструмента, единственное спасение от монотонного сумасшествия - умение погрузить себя в отстраненное небытие, позволив рукам самостоятельно делать изнуряющую работу. Это тоже опасно - слабые духом могут остаться в своей рукотворной нирване навсегда. Я уже видел таких, заблудившихся в лабиринтах собственного сознания, с блаженными улыбками на истощенных лицах, забиваемых насмерть батогами надсмотрщиков. Моя задача - остаться собой, поэтому я паровой машиной размеренно вонзаю кирку в камень и, чуть шевеля губами, беззвучно рассказываю себе истории. Не разговариваю сам с собой - нет, это прямая дорога к сумасшествию, не разговариваю, а рассказываю.
О событиях из детства. О первой любви. О приобретенных Знаниях.
Изобретаю и улучшаю, дополняю и отметаю исправления отчерченных в воображении схем. Оцениваю, горжусь достижениями, разбираю ошибки и - ни о чем не жалею. Это моя жизнь, это мой мир, внутрь которого я сейчас никого не пускаю. Ни единой твари - хотя, полагаю, некоторым очень хотелось бы докопаться до оттенков моих мыслей. Иначе чем объяснить, что примерно год назад, плюс-минус дни, недели, месяцы - ведь время остановилось и теперь измеряется в промежутках между приемами пищи - но пусть будет год назад меня не отдали во власть очищающего пламени.
Насколько я нужен этим мрачным подземельям? Добыча сверхчистого кварца - слишком важный и невыносимый труд, чтобы позволить им заниматься наемным работникам. Только рабы, каторжане, выдерживающие здесь всего два-три года. Но даже в смрадном обществе отверженных я изгой, впрочем, последнее меня абсолютно не беспокоит. На выдохе, хриплом, рудники не прибавляют здоровья - удар.
- Что, совсем слепой без своих амулетов? - голос с восточным акцентом снисходительно-покровительственный, - Не чувствуешь слабину?
Гоблин. В такой ситуации инстинкт сохранения рекомендует повернуться, раболепно согнув спину, и пробормотать что-нибудь смущенно-оправдательное. Ещё неплохо набраться наглости, коль у надсмотрщика такое благосклонное настроение, и смиренно попросить указать точку напряженности. Заработать пару пунктиков в отношениях с охраной. Настроение не то. К тому же до смерти надоели повторяющиеся на протяжении всего пребывания здесь оскорбления на тему бессилия. Ведь каждому хочется задеть за живое. И никто не принимает во внимание тот бесспорный факт, что голодный и уставший каторжанин до сих пор для всех закрыт - наглухо. Сканировать не могут, а самые тщательные, особо изысканные обыски, весьма пренеприятная процедура, не дают вещественных результатов. Никаких талисманов не обнаруживается.
- Здоровый ты больно, - гоблин сегодня расположен общаться, - и тупой.
А он умный, потому что он здесь - гоблин, а узник - раб.
Каторжанин скривил грязные губы в подобие улыбки - тебя бы, такого сообразительного, заставить кайлом махать.
- Ничего, сезон-другой и ногами вперед из забоя вынесут.
В этом он прав, а болезненный тычок концом дубинки в поясницу только подтверждает, что, при желании, гоблину дано значительно приблизить это замечательное событие. Дьявол, теперь не отстанет. Вик медленно отложил кирку, развернулся, вперил взгляд в землю и опустился на колени.
Мокрица. Здоровенная, в пол-ладони. Почему они вылезают из своих щелей только в тех случаях, когда охоте препятствуют непредвиденные обстоятельства? А она была бы неплоха, обжаренная в чадящем пламени масляной лампы - узник, не поднимая головы, проследил за движением членистого тела на границе, где неровный свет окончательно захлебывается тьмой. Еще одно преимущество скрытого сознания - можно думать что хочешь и относиться к действительности как угодно критически.
Никаких эмоций, на которые натасканы все охранники - и многих это дезориентирует. Мягко говоря.
Надсмотрщик медленно просунул дубинку в пространство между тощей шеей и железным ошейником, затем резко крутанул. Дыхание перехватило, а челюсть с хрустом дернулась вверх. Узнику представилась возможность рассмотреть своего собеседника. Незнакомый, впрочем их друг от друга отличать не так просто. Тошнотворный запах изо рта, смуглое от природы, скуластое лицо с узким разрезом глаз - типичные черты гоблина из местных. Не воин. Даже из такой уязвимой позиции, голыми руками его легко обезоружить. Только это ничего не даст.
Узник картинно, судорожно сглотнул, скребанув заросшим кадыком по занозистой поверхности дубинки. Интересно, это провокация или личная инициатива? Плотно на него уже давно не давили, наверное, с тех самых пор как тот починил Хозяину счетчик. С другой стороны то, что происходит сейчас, еще не выглядит как серьёзная неприятность. Молчание подзатянулось. Хотел бы чего сказать, дубинка давит - не вякнешь. Каторжанин сменил взгляд с покорного, на панический - последним средством демонстрации униженности могли стать разве мокрые штаны.
- Не можешь нормально работать - быстрее кайлом двигай! - удовлетворенный гоблин выдернул свое орудие, обжигающе полоснув шершавой поверхностью по коже, и толкнул ногой в грудь. Узник беспомощно опрокинулся навзничь, стараясь при этом не попасть спиной на обломки породы.
- Быстрее, крыса!
Каторжанин проворно вскочил, подхватил инструмент и принялся истово колотить в стену. Быстрее так быстрее, нашел чем пугать - молотом приходилось махать сызмальства, а уж он потяжелее кирки будет. Дрей Палыч, царство ему, такой темп задавал - за день работы у горна семью потами килограмм живого веса сгонял. Тогда не жаловался.
Вот и теперь довелось гранит грызть, только не тот, что учитель заставлял. Тектонику породы ощущать для работы полезно, но ради этого талисман глушить не стоит. К тому же за производительность лишний черпак похлебки все равно не полагался. А если бы гоблинам выработка нужна была, они б в пару видока нашли, хоть с завалящей чуйкой. Работали бы, как в кузнице - видок точки указывал, а узник со всей дури глыбы ворочал.
- Клянусь Одином и Зеленым Небом в придачу, - подал голос наблюдавший за действиями каторжанина надсмотрщик, - после смены скажешь десятнику, что заслужил наказание.
А гоблин не так прост, как казался. Узник только скрипнул зубами - похоже переиграл. Почему-то думалось, что по новой прессинг начнется позже - когда человек полностью надорвется.
Насколько произошедшее меняло планы? Надо анализировать. Охранник в конце зачем себя проявил? Может, это ровным счетом ничего не значило? Хотелось верить, если бы не ноющее предчувствие - неспроста. Или все-таки здоровая паранойя уже перерастает в активное безумие?
Вопросы, поиск ответов на которые не разминает ум - лишние.
Когда надсмотрщик ушел, коллеги по обе стороны слегка расслабились, а узник вложил всю свою жажду ответов в удар такой силы, что отколовшийся внушительных размеров обломок чуть не отдавил босые ноги. Ноги стоило беречь - сегодня по пяткам и так достанется. Не били его тоже давно, забывать стал, каково оно - лежать в старых, как сам мир, жестких, отполированных тысячами тел колодках и очумело визжать после каждого соприкосновения палки толщиной в палец с голой ступней. Орать, стараясь перекричать гогот зрителей, потому, что они хотят это слышать, и затем, что так действительно немного легче переносить боль. Вечером предстояло вспомнить. Узник попытался прикинуть, сколько ему отмеряют - десять-пятнадцать, проступок вроде малозначительный, плюнул, повел плечами и выбросил ненужные мысли из головы.
Резкий запах мочи и шуршание крыс по углам. Источающие влагу стены и ледяной пол без признаков подстилки. Маленькое зарешеченное оконце в двери, пропускающее свет далекой коптилки, отчего в помещении чуть-чуть рассеивается абсолютный мрак. Так изнутри выглядит местный карцер. Быть может, такие условия и не вызывали особого неудобства у каторжанина со стажем, если бы онемевшие шею и руки не сжимали тисками тяжелые колодки, а ноги, несчастные опухшие ступни не пульсировали терзающей болью. Узник пошевелился и все затекшее тело свело судорогой. Когда шея и руки заключены между двумя массивными брусками, самое комфортное положение - сидеть на полу, прислонившись к стене.
Предположения о размерах наказания не оправдались. Оскорбление охранника - оказывается, именно так узник и поступил. Хуже только открытое сопротивление, подстрекательство к бунту или попытка побега. Пятьдесят ударов по каждой ступне отдельно и неделя в колодках на хлебе и воде. Причем хлеб это пару сухарей в день, небрежно бросаемых в окошко на пол, которые невозможно ни поднять, ни, тем более, есть. Колодки - безумно неудобное украшение. А вода - это то, что удается слизать со стен темницы.
Показательные бастонады в руднике устраивались ежедневно, но порка чернокнижника - это всегда праздник. Узника били долго и ответственно, смакуя удары под радостные вздохи бедной до зрелищ толпы. И он тоже слезно смаковал, давясь соплями, уткнувшийся носом в подстилку из гнилой соломы, сбившийся со счета на первой двадцатке, а на последней - сердобольно приводимый в сознание после каждого удара. Единственной мыслью, позволяющей сохранить себя, была мысль о том, что они, все они - и гоблины и крысы-рабы, видят его страдания, его боль, видят, но не ощущают сопутствующих эмоций. И это делает их развлечение не таким красочным, как хотелось бы...
Ложь, наверное - не было тогда никаких мыслей.
Неделя в карцере - вполне разумный срок, весь этот период узник все равно может передвигаться только на коленях, а поэтому толку от него на рабочем месте никакого. Практично.
Это называется взяться всерьез, не иначе - установка сверху. Узник вздрогнул. Если возвращается тот ад, который был сразу после прибытия на каторгу - черт возьми, как он этого не хотел... Тогда его не били только по голове - берегли самое дорогое и, не зная того, помогали сохранить последний талисман. Но год назад узник был гордый и упрямый, а теперь стал вежливым и услужливым. Постарался стать - всего за год в рудниках взамен настоящей можно придумать новую, очень правдивую и интригующую правду. Плохо, если тот охранник по-настоящему раскусил его. В таком случае, прежде чем начать задавать вопросы, с узником еще поработают. Наверное, неделю в карцере стоило расценивать как передышку.
Был третий день, когда голод наиболее остро начинает напоминать о себе.
Шаги узник услышал издалека - слух у него отточен постоянными тренировками, каждый шорох, особенно шорох, узник привык разбирать на составляющие. Мимо здесь не ходят, очередной сухарь принесут нескоро, значит - гости. Узник попытался привести мысли в порядок и настроить себя на нужный лад. Для разговора... если сразу не начнут бить.
Дверь со скрипом отворилась, внутрь, спотыкаясь, ввалился подгоняемый пинками человек, сзади его звонко лязгнул засов.
Не сложилось - поговорить, впрочем...
Новый сокамерник оказался сухощавым человеком высокого роста, не скованным. Полумрак мешал разглядеть лицо, но по осанке и резким движениям опознать его было можно. Завершающим штрихом оказался голос:
- Живой, Старьевщик?
Узник никак не отреагировал.
Латын - один из подручных Мамоны, в кругу каторжан человека значимого. Что у него за отношения с гоблинами - открыто высказывать предположения на эту тему считалось небезопасным, но с киркой ни его, ни четверку помощников-головорезов никто ни разу не видел.
Тем более было странно встретить Латына в карцере. Прежде названный Старьевщиком с группой Мамоны не пересекался - здесь все, кроме охраны, старались обходить его стороной. Репутация человека, умеющего находить общий язык с отвратительными предметами Древних - штука серьезная. Мамона вообще, по мнению узника, делал вид что того не существует. А может быть - с репутацией это не имело ничего общего. Не трогали, потому что запретил Хозяин. Ни взгляда, ни слова в его сторону. Узник откинул назад голову, пытаясь дотянуться затылком до холодной стены.
Надоело все. Как все надоело...
- Я к тебе обращаюсь, чуха! - резко повторил Латын.
Ну и что? Год не нужен был, а тут поговорить захотелось? Чухой обозвал, ладно Старьевщиком, это ведь имело непосредственное отношению к сокамернику.
Узник попытался представить себя со стороны. Сколько раз за год ему довелось по-настоящему помыться? Два - в таком скудном количестве ошибиться было сложно. А постричься? Ни одного. Запах. Каторжанин его не чувствовал, потому что привык. Как все. Может и правда - чуха. Чуха, так чуха.
А ведь в таком ключе люди Мамоны общались с остальной серой массой.
Если бы не колодки, узник бы почесал лоб.
Что теперь изменилось? Не зря здесь Латын? Тот гоблин, он его точно раскусил? Скорее всего. А если так - будут ломать? Пробовали уже. Кого сейчас представляет Латын? Чьи интересы - официально? Не скажет? А и не надо - так даже лучше.
Каторжанин мысленно улыбнулся сокамернику: хорошо - пусть не сломлен, но это не значит, что не готов к контакту. Вот только с кем? Ну уж не с какой-то крысой.
- Притих? О цацках своих жалеешь?
И этот туда же... узник не пошевелился.
- Что расселся? - Латын начал терять терпение, - Жопу отморозишь. А я люблю в горячие.
Недостаток женщин в замкнутом обществе восполняли крепкой мужской дружбой - однако узнику подобное предложение делали впервые. Задеть его таким образом было непросто - Старьевщик философски качнул головой - это после обысков-то.
По сути, у холодного пола было одно преимущество, нет, не то, что он делал задницу непритягательной для сокамерника - распухшим подошвам на нем становилось легче. Вставать не хотелось, все-таки ноги еще болели. Узник зажмурил глаза и в узкие щели между ресницами, чтобы не была заметна заинтересованность, внимательно рассмотрел предстоящего противника. Темно, конечно, но мрак шахт прекрасно тренирует зрение.
Худой и гибкий, как на шарнирах. Однажды Латын был замечен в деле. Неплохой боец, не мастер, но и не слабак. Каторжанин подобрал ноги, стараясь закрыть голенями грудь и отстраненно отмечая добротность ботинок оппонента. У него самого уже год как обуви не водилось.
Потом Латын ударил. Чуть отклонившись, пнул ступней в голову. Не напрягаясь - узник ведь сидел.
Хорошие бойцы пользовались, как правило, двумя вспомогательными техниками - или пытались подавить противника, затормозить его реакции, или уловить микросейсмы его предстоящих действий. Какой тактикой пользовался Латын осталось загадкой - узник был нечувствительным к обоим. Но боец ему попался достойный. Уж больно сильный и точный вышел удар. Уклониться не удавалось - движения сковывали колодки. Оставалось только повернуться и подставить в качестве блока деревянный воротник.
Если Латын себе ничего и не сломал у основания ступни, то связки порвал точно. Звук получился хрусткий, сочный. Не давая противнику опомниться, каторжанин, резко выпрямив ноги, прыгнул вперед, одновременно вращаясь вокруг своей оси, целясь углом колодки в голову. В ответ на боль в ступне Латын сначала чуть наклонился, а потом осел - второй удар тоже достиг цели. Узник, потеряв равновесие, упал рядом, но сразу попытался вскочить. Если бы сокамерник оставался на ногах, драку можно было считать законченной.
Каково оно - получать тумаки в ответ? Не быть хозяином ситуации? Привычка - враг настоящего бойца.
Скованный каторжанин уже стоял, а Латын все еще лежал, шаря руками в поисках опоры. Стоять на незаживших пятках показалось некомфортным - узник, превозмогая боль, подпрыгнул повыше и рухнул коленями на грудную клетку противника. И повторил это несколько раз, пока отчетливый треск под ногами не известил, что, пожалуй, достаточно.
Каторжанин отполз в сторону, Латын захрипел, несколько раз харкнул кровавой пеной и забился мелкой дрожью. Смерть - явление неприятное, но человека в деревянных колодках её проявления особо не беспокоили.
Узник позволил себе нервно хихикнуть - Латын ведь не говорил, что пришел говорить с ним от имени гоблинов, например. Чужая задница ему, видите ли, понравилась...
Через некоторое время, немного придя в себя, каторжанин на коленках неуклюже подполз к недавнему противнику и попытался осмотреть тело. Ловкими его действия назвать было трудно - ведь руки зафиксированы по обе стороны от ушей.
Стоило попытаться найти нож, без него эта братия в приличном камерном обществе не появлялась. Впрочем, оружие узнику было без надобности - все равно ведь потом обыщут, куда его спрятать? Он обратил свое внимание на ботинки. Шнуровка не поддалась и человек разочаровано сплюнул. Хотелось извлечь максимум пользы из случившегося. В конце концов узнику удалось стянуть с мертвеца кожаную куртку, но, так как поменять свои обноски не представлялось возможным, пришлось использовать её в качестве подстилки.
Не навещали их долго, наверное, не хотели мешать Латыну получать удовольствие. Несколько раз сменился факел, вяло танцующий с тенями где-то бесконечно далеко, и только, по грубым подсчетам, утром следующего дня принесли поесть. Вместо положенных сухарей тарелку горячей похлебки. Одну.
Гоблин беспечно открыл боком дверь и замер, увидев распростертое тело. В темноте гоблины видели не хуже каторжников и личность покойного он опознал безошибочно. Похоже, это обмануло его ожидания. Дверь хлопнула, лязгнув запорами, а перевернутая миска зазвенела по полу. Желудок узника протестующе заурчал. Ситуация выглядела неоднозначной -Латын хоть еще не начал вонять, но порядком уже наскучил. И крыс от него отгонять намерения не возникало.
Каторжанин попытался сохранить в себе позитивный настрой. Ведь его скорее всего скоро опять станут бить...
Выходил он из карцера, как положено, после семи суток заточения, все еще стараясь больше перемещать массу тела на носки, но с чувством удовлетворенности жизнью. Такая вот тварь человек - и радоваться нечему, а освободили руки от тесного плена, встряхнул ладонями, дал плетьми повиснуть вдоль тела и все, душа ликует. Мрачные стены кажутся совсем домашними, а охранники - вообще близкими родственниками.
Последние дни приходилось чуть не на голове стоять, чтобы уменьшить отток крови от кистей. Прошедшая неделя стала для узника источником загадок, наполненная, в отличие от остального года, свежими темами для размышлений. Начиная от общения с гоблином на дальнем забое и заканчивая спокойным, чуть ли не вежливым отношением охраны, когда снимали колодки. Его даже не наказали за досадное недоразумение с Латыном.
Тогда недолго еще пришлось на него любовался - с полчаса, а потом дружный топот снаружи возвестил о прибытии делегации в восемь персон. В другой ситуации это бы показалось смешным - охрана в карцер выдвигалась чуть ли не боевым порядком, щиты у носа и сабли наголо. Узник даже немного струхнул, побоялся, что затопчут в неразберихе. Потому что хорошие бойцы в гоблины не шли, хорошим бойцам находилось применение и на поверхности, а тюремная охрана - хоть и регулярные войска, но строевыми приемами досуг разнообразить не жаловала.
Каторжанин подобрался в своем углу и, памятуя что по голове раньше не били, постарался максимально прикрыть остальные части тела широкой доской колодок. В последний момент пришла мысль - где они в темноте разбираться-то будут, куда месить. Однако, побаиваются - что ни говори, приятно. Вспомнился самый первый день на руднике, как вели на четырех цепях, что дикого зверя. Здоровья в организме тогда было побольше. Плюс всеобщий страх - почти благоговейный. Потом население пообвыкло.
Вместе с тем трое из прибывших заблокировали узника в углу, другие осмотрели тело Латына. Каторжанин цыкнул зубом - все по-честному, ведь нормальные повреждения: конкретная ссадина на виске и отбивная с осколками ребер вместо грудной клетки. Ни тебе огнестрела, ни другого омерзительного древнего колдовства. Старший из гоблинов, Ангиз, неплохой, по мнению узника, мужик, удивленно хмыкнул да приказал выносить покойного - его и потащили бесцеремонно за ноги, цепляя ступени затылком. И сами ушли. Удивительно, но повезло - будь кто другой в наряде, так легко бы не отделался.
Чуть позже посетил Сам. Пришел спокойно, почти без конвоя, бухнулся на подставленную табуретку и сделал знак оставить его наедине с заключенным.
- Как тебе это удалось, Вик-Старьевщик? - спросил, рассматривая маникюр с серебристым узором на своих ногтях.
Узник безмолвно посмаковал свое имя. Не то, чтобы стало забываться как его назвали отец с матерью, но отождествление себя с определенным набором звуков в беседах с собой же он считал нехорошими предпосылками, а редкие внешние обращения начинались обычно с 'эй, ты'. Еще реже в этих без того редких случаях делались попытки идентификации вроде того же Старьевщика, чернокнижника или механиста. Все-таки слышать собственное имя - большое дело. Настроение поднялось еще на пару пунктов.
Вспомнилось, что и к Хозяину по большому счету особых претензий нет. Хоть нормальные люди гоблинами не становятся, но он - далеко не самый худший и дураком его назвать нельзя. Что он - винтик, винтику положено вертеться. Оттого все пальцы в гайках. Золотых. Опять же - счетчиком пользуется, не брезгует.
С Хозяином в молчанку играть не рекомендовалось:
- Он первый начал, - просипел узник-Вик, вспоминая, вместе с именем, звук собственного голоса.
- Да уж... недосмотр - вас в одну камеру. Кого-то накажем, - голос Самого был полон безразличия.
Вик подыграл, пожав, насколько это позволяли колодки, плечами. Недосмотр, так недосмотр - хорошо все, что кончается не очень плохо. И вздохнул - многозначительно.
- Слухи пойдут, - напоследок посетовал Хозяин - как бы с Мамоной проблем не было...
И ушел, оставляя узника в легком недоумении.
Чего хотел? Слухи пойдут. Легко - если пустить.
Почти сразу после этого принесли еду. Целую миску похлебки. Все страньше и страньше, если цитировать одну старую-старую сказку. Еду Вик жрал, словно собака, стоя на коленях, балансируя колодой, то и дело утыкаясь лицом в обжигающее варево. Было вкусно. Он давно уже отучился задумываться - какие ингредиенты использовались при приготовлении местных блюд. Впрочем, больше такой пир не повторялся - до конца срока вернулась сухарная диета.
Само собой разумеется - освобождения узник ждал с определенного рода нетерпением, а после того, как наивно считавший себя кузнецом гоблин сбил заклепки - ощутил себя победителем. Упоение одержавшего верх в поединке... пришлось осадиться - не рано ли?
Бараки, не совсем то, что принято понимать под этим названием, просто обустроенные рядами нар пещеры, встретили Вика с позабытой настороженностью. Отношение к нему сокамерников за прошедший год менялось несколько раз и всегда - только в худшую сторону. Настороженность - это была третья стадия после страха и ненависти. Последнее - нечто вроде брезгливого неприятия. В среде рабов бытовала непререкаемая уверенность, что шатание по древним руинам могло сделать Старьевщика носителем какого-нибудь доисторического и невыносимо отвратительного заболевания. А его относительно здоровый, по каторжным меркам, вид отнюдь не доказывал обратного. В любом случае - обычный приглушенный гомон, смолкший при появлении сопровождавших Вика гоблинов, после их убытия так и не возобновился. Узник оказался в центре не сильно скрываемого внимания. Не впервой - он завалился на отведенный лежак и, не реагируя на витающую в объеме барака напряженность, тем более талисман надежно отгораживал от негативного фона, с нескрываемым удовольствием вытянулся. Наверное, стоило поспать и организм настойчиво требовал долгожданного отдыха, однако Вик предпочел некоторое время просто полежать, закрыв глаза. Чтобы быть в курсе событий. Навряд ли кто-то из каторжан догадывался, да и мало кого по-настоящему интересовали его способности, но слух у Вика был отменный.
- Завалил Латанного... Сам в оковах... Черт его знает - может что и осталось... На людях-то тихий... Да Латанный из янычарства дезертировал... Не знаешь? Офицера из-за бабы порешил... На Латыне душ, что на тебе вшей... То-то и оно - руки в колодках... Не ведомо - говорят, сердце вырвал, - несся со всех краев шорох-шепот на грани восприятия.
А дальше было совсем интересно:
- Мамона сказал - не жить.
Вот так.
Узник поднял глаза и начал рассматривать уже до последнего сучка изученные доски пустующего верхнего настила. Серые тесины и широкие щели между ними. Вполне реально пропустить в зазоры грубую бечевку, используемую для поддержания штанов, устроить петлю и удавиться - пускай потом беспокойный дух тревожит жителей барака. И не изгонишь - с призраком чернокнижника ни один анахорет связываться не отважится.
Мамону здесь боялись не меньше гоблинов. А то и больше. Надо полагать, основания для этого имелись. Раз сказал - не жить, значит примеряй домовину. Чего теперь делать - к гоблинам бежать?
Утро вечера... Хоть ни Мамона, ни его подручные в бараке Вика не обретали, но на сон он настроился чуткий и опасливый. Не так сложно оказалось испортить настроение - даже бывалому человеку всегда неприятно располагать информацией, что завтра его снова будут пробовать умерщвлять.
Обычная побудка и привычная миска пахнущего плесенью варева. На рудниках все пахнет плесенью, а присутствие этого аромата в пище придает еде, на которую жалеют даже щепотку соли, остроту и пикантность. Как зеленому сыру, что варят по сокровенным рецептам. Такова каторга - здесь за крысу в тарелке не режут горло повару, а предпочитают порвать друг друга. Одним словом, баланда из расползающихся еще до того, как их бросили в котел, овощей и каменный хлеб с опилками - с некоторых пор являла собой вожделенное блюдо даже для Вика, обычно старающегося не иметь ничего общего с остальными заключенными.
Кашевар шлепнул похлебку в миску, словно в его черпаке затаилась в ожидании смертельного броска болотная гадюка. В очереди на раздаче традиционное расстояние вокруг узника увеличилось вдвое и даже самые отчаянные или отчаявшиеся не решились принимать пищу за одним с ним столом. Вспомнились старые добрые времена - тогда даже дышалось легче в тесных казематах. Год назад Вик постоянно ловил себя на желании рявкнуть 'Бу!' толпящимся рабам и наблюдать, как они начнут в панике топтать себя, пытаясь убраться подальше. Совершенно серьезно - у него создавалось такое впечатление. Сейчас за подобную выходку могли просто и незатейливо закидать камнями.
Мамона в сопровождении уменьшенного на четверть кортежа проследовал к лучшему месту и на их столе мигом материализовались дымящиеся миски. Отборная еда, надо полагать, там плавали разварившиеся, облезлые крысиные тушки. Вик словил себя на мысли, что это чертовски аппетитно, но безмолвно пожелал гостям подавиться.
Здесь все привыкли прятать взгляды, боясь увидеть в чужих глазах свой приговор. Нахально пялиться на охранников узника отучили примерно за месяц заключения, но право безапелляционно рассматривать остальных он за собой оставил. Поэтому и сразу заметил обращенный к нему многообещающий жест одного из подручных Мамоны. Тот скорчил гримасу и провел грязным ногтем большого пальца по собственному горлу. Чтож, ничего другого ожидать и не приходилось.
Что теперь - будут запугивать, вынуждая апеллировать к гоблинам? Если нет? Осмелятся ли его немножко убить? Ни за что. А охранники отреагируют сразу, когда Вик к ним обратится? Навряд ли - не в их правилах. Скорее всего отмахнутся, а разговаривать станут завтра, когда все уже произойдет. Вечерней взбучки никак не избежать - для профилактики. Вот такие здесь игры - Вик отправил в рот очередную ложку варева - стратегия и тактика.
Как по нотам. Что он может и что должен сделать в этой ситуации? Шаг первый - попросить охранников о защите и получить отказ, шаг второй - постараться держаться молодцом сегодня вечером. Это скорее для себя. То, что он поговорит с охраной, в определенной мере развяжет руки и позволит защищаться от души. Вот только хотелось бы знать, насколько выигрышно он сможет себя проявить? По здравому размышлению - выглядеть молодцом не удастся. Не стоило пребывать в иллюзиях - рудник сильно подорвал здоровье, а недельной давности экзекуция окончательно выбила из колеи. Даже с Латыном в честной стычке один на один Вику пришлось бы попотеть, он не обманывался. И не факт, что удалось бы одержать верх. Янычарская школа рукопашного боя заслуживала некоторого уважения, а Вик считал себя в большей мере оружейником. В том смысле, что умел не только изготавливать оружие, но и неплохо с ним управляться. Причем даже с экземплярами, сильно отличными от экипировки регулярной армии.
А с оружием тут, понятно, имелись определенные проблемы. Наличие отсутствия - Вик загадочно улыбнулся, вспоминая некоторые свои игрушки из той, казалось, совсем уже другой жизни.
Прежде чем думать о способах, следовало внимательно присмотреться к противникам - Мамоне и его помощниками: Глебу, любителем елозить пальцем по шее, Северу, полностью отмороженному субъекту и Биру, по-медвежьи лишь кажущемуся неповоротливым. Размышления прервал упомянутый Север, появившийся напротив и нарушивший сферу уединения Вика.
- Ты, барахольщик, постарайся сегодня день хорошо провести - он у тебя последний.
Реагировать на подобные заявления узник не собирался, разговаривать, как всегда, было лень, тем более на каторге общались на не всегда понятном жаргоне и сказанное порой трактовали совсем не так, как хотелось.
- А вот жрать не стоит - когда мы тебе кишки выпустим, меньше говна вывалится, - рука собеседника потянулась к миске.
Человеческие поступки всегда намного красноречивее наших слов. Можно сетовать, что суровый этикет каторги не позволяет пользоваться всем многообразием столовых приборов. Ножи и вилки - непозволительная роскошь. Но и из оловянной ложки, например, при должном усердии тоже можно сделать вполне приемлемую заточку. На это нужно время, только у Вика его не было.
Тем хуже пришлось Северу, когда узник с коротким резким замахом вогнал тупую рукоятку ложки ему в ладонь. Жаль - не удалось пригвоздить лапу к столу.
Вик скривился, подавляя пьяно бурлящий в крови абсолютно ненужный азарт, побуждавший к необдуманным поступкам. Зря - не нужно было выпендриваться.
У Мамоны выдержки оказалось больше. Он цыкнул Северу и тот послушно потрусил к нему, выдергивая на ходу согнутый кренделем столовый прибор. Что ни говори, а достойно уважения - ведь сцепил зубы и молчит. Мамона взял из его рук красную от крови ложку и погрозил ей в сторону Вика:
- Я тебе ей глаза достану, чернокнижник.
После чего вся четверка встала и ушла. Ложку забрали. Вик попенял на себя за неосмотрительность. В смысле - чем теперь есть? Но на душе радостно плясали бесы - Старьевщик готов был схлестнуться с Мамоной прямо сейчас.
Внутри разум пытался одержать верх над эмоциями - Вик всю жизнь приходилось клясть себя за подобные выходки и... он ничего не мог с этим поделать. Зато такая встряска, такой заряд бодрости. Запоздало пришла мысль, что если узник нужен гоблинам живым, то совсем не обязательно - целым. И поэтому угроза ослепить может быть вполне чистосердечной. К лицу прилила кровь, а очередной выброс адреналина погнал мурашки возбужденного озноба по венам. Такой хороший боевой настрой надо было постараться не растерять до вечера. Все-таки остро стоял вопрос с оружием, только это могло дать в предстоящей схватке возможность оказаться на высоте. И большим сюрпризом для врагов будет совершенная непредсказуемость - Вик не раз имел возможность убедиться, насколько дезориентирует опытного бойца тот факт, что ты в полной мере Не чувствуешь своего противника. Почти что драться с завязанными глазами.
А еще неплохо, что Севера хоть частично, но все-таки вывел из строя.
Что же делать с оружием?..
Обозначившийся конфликт с Мамоной, как и предполагалось, не вызвал у охранников должного интереса. Ангиз, ему опять не повезло с днем дежурства, только сочувственно покачал головой:
- Сам нарвался, - сказал он, отводя глаза, - сам и расхлебывай.
Вику не хотелось расстраивать старшего смены, но он сегодня был расположен убивать и калечить - другого выхода не оставили. А за неожиданные трупы нигде по головке не гладят.
Работать узника снова отвели в дальний забой - подальше с глаз. Вик был спокоен, пребывая в уверенности, что сюда по его душу Мамона не пойдет - причин нет. Расправа должна стать показательной, чтобы другим не повадно. До вечера есть время подготовиться.
Как только Вика вместе с тремя каторжанами оставили одних, он бережно отложил кирку в сторону и уселся на обломок породы. Вереница грузчиков в сопровождении охраны придет ближе к обеду, часа через четыре, а работать сегодня он вообще не намеревался.
- Ты... это... накажут ведь, - формально, Крот, морщинистый каторжанин неопределенного возраста, являлся бригадиром и не прокомментировать такой саботаж не имел права.
Вик вяло посмотрел в его сторону, тот поежился. Хоть кто-то еще боится. Еще больше бригадиру стало не по себе, когда узник ответил. За год пребывания под одними сводами непосредственно с заключенными Вик не перекинулся и парой слов. Впрочем, ничего особенного он и сейчас не сказал:
- Jedem das seine, - потом, немного подумав, зловеще добавил, - Arbeit macht frei.
Крот побледнел так, словно знал истинное значение этих фраз.
Навряд ли - скорее всего, он принял сказанное за сакральное фонетическое построение. Заклятие, если по-простому. В любом случае, слова послужили убедительным доводом, чтобы не мешать пустыми замечаниями.
Вик помассировал ступни, в очередной раз вспоминая ботинки Латына. Хорошо, от постоянного хождения по острому гравию подошвы загрубели - раньше после пятидесяти палок с них бы шкура слезла. А так вполне терпимо, приходится немного косолапить при ходьбе, но ничего, наступит время драться - еще попрыгает.
Не это главное. Оружие. Ребята Мамоны наверняка не пользуются оловянными заточками. Зачем? У них есть ножи. Не боевые тесаки, конечно, но складники будут у каждого. Что этому возможно противопоставить? Неплохо бы захватить с собой кирку, но инструмент отбирали на выходе из рабочей зоны. Придется обходиться тем, что есть.
Трофейная куртка Латына, помимо своей добротности, обладала еще одной понравившейся особенностью. Снизу, в районе пояса, её ширина регулировалась двумя кожаными ремешками со стальными пряжками. Хорошие такие застежки, в которые легко проходили два пальца. Вик перегрыз ремни, а потом примерил эти пряжки на ладони правой руки. Получилось нечто вроде кастета. Если выступающие грани наточить о шершавую породу - таким приспособлением запросто можно нанести болезненное рассечение. Что ещё? Узник внимательно осмотрел свою одежду, в надежде найти еще хоть что-нибудь, что можно использовать в качестве оружия.
Толи дело раньше... Хоть бы малую толику того арсенала, с которым его обложили в свое время под Курганом. Тогда довелось упокоить почитай, два отделения и почти оторваться от янычарской погони. Ведь ушел бы, если б не досадная случайность. Былого не вернешь.
Вик задумался. Минимум в бою - щит и меч. Щит - все та же грубая кожа куртки Латына. Когда начнется, можно снять и обмотать вокруг предплечья левой руки - нож блокировать сгодится. Меч... узник скептически осмотрел импровизированный кастет. Даже если заточить - на расстоянии им не поорудуешь. Была вчера одна мысль - когда рассматривал доски лежака и раздумывал о более достойном применении веревки, что держала штаны. Вик громко хмыкнул, заставив работающих каторжан вжать головы в плечи, верно - должно сработать!
Узник сцепил ладони над головой и до хруста в позвоночнике выгнулся вперед. Засиделся - пора дело делать.
Когда время до прибытия грузчиков сократилось вдвое, Вик оторвался от своего занятия и подошел к Кроту. Сегодня тому представлялась возможность убедиться, что Старьевщик - очень разговорчивый человек.
- Место смени.
- Чегой..? - не понял бригадир.
Одна из любимых гоблинских примочек - обозначить замах и ржать, наблюдая как дергается испытуемый, ожидая удара. Наверное, это действительно весело.
В этическом плане между гоблинами и Виком была пропасть. Он был много хуже - ложно замахиваться не стал, а вогнал короткий хук в поддых, заставив беднягу сложится пополам. Подавил желание встретить коленом в противофазе, обернулся к остальным двоим и радостно улыбнулся. Даже если в последнее время все слегка позабыли, кто он такой, случай с Латыном должен был напомнить - в листовках, что клеили на стенах публичных мест в период охоты, Вика характеризовали как асоциального агрессивно-параноидального хищника.
Когда Крот немного отдышался и боязливо попытался выпрямиться, Старьевщик кивнул ему в сторону места, отведенного при распределении участка работ:
- Там поработай.
Сам по большому счету виноват - никто его за язык не тянул. Бригадир, втянув шею, поплелся махать киркой вместо Вика, а он вернулся к своим ремешкам-пряжкам.
К обеду планы несколько поменялись - Вик пришел к выводу, что более-менее сносно сможет заточить только одну пряжку и подготовить другой небольшой сюрприз. Только услышав в глубине шум приближающихся шагов, узник подобрал кайло и лениво подошел к Кроту. Скептически осмотрел результаты его стараний.
- Пока свободен. Будешь после обеда такой вялый - убью.
Вик приноровился и пару раз ухнул в стену - хоть плечи размял.
Прибывший гоблин выразительно промолчал, глядя на их с Кротом скудные наработки, и приказал грузить тележки. Вечером может и спросить, Вик отпасовал многозначительный взгляд своему бригадиру. После обеда над свободным участком работали поочередно все трое каторжан, причем с таким усердием, что Вик пришел к выводу - либо Крот до этого тщательно скрывал свои организаторские способности, либо руководить бригадой давно уже надо было назначать его самого. Как бы то ни было - к вечеру Вик был готов.
Одна из двух пряжек была отточена настолько, что прекрасно разрезала веревку и помогла выкроить аккуратный кусок кожи из куртки. Из забоя Вик возвращался во всеоружии - штаны якобы поддерживала несложная конструкция из веревок и кожи, в карманах куртки лежали четыре камня величиной с яйцо и самодельный кастет - две связанные между собой пряжки, оплетенные по одной кромке узким кожаным ремешком и отточенные с другой, одна хорошо, а другая просто зазубренная.
Ужин начался вполне мирно. Каторжане осторожно расступились, пропуская узника к котлу, повар, удивляясь, что тот до сих пор жив, в нарушении всех правил, на требовательный кивок отжалел целых два половника похлебки и не проронил ни слова, когда Вик нахально сгреб с лотка три краюхи хлеба. Гулять так гулять - узник раздухарился и проследовал к столу, находящемуся напротив и на наибольшем удалении от входа. Сидящих смело оттуда вместе с посудой. Гоблины на все это безобразие не реагировали, а в нескольких взглядах можно было усмотреть спортивный интерес.
Пари они заключили, что ли? Будет вам тотализатор.
Само собой - Мамоны в зале еще не было, в противном случае Вик вел бы себя иначе.
Старьевщик бухнулся на скамью, снял куртку и перебросил её через правую руку. При этом кастет незаметно перекочевал на скрытую кожаной полой ладонь, в ней же оказались четыре конца веревки, снятые с пояса. Карман куртки расположился таким образом, чтобы обеспечить беспрепятственный доступ к камням для левой руки. Можно начинать - Вик ссутулился над миской и принялся медленно поглощать пищу, пользуясь свободной рукой.
Чадящие на стенах факелы отбрасывают пляшущие в безумном танце тени. В тишине явственно различался лишь стук ложки о края тарелки. Время остановилось. Наверное, именно так ужинает Хан - в окружении замершей толпы подданных, старающихся уловить каждое движение царственной особы.
Смех один, Вик даже позволил себе вполголоса хохотнуть, репутацию сумасшедшего это уже не испортит - кумир подземного мира, повелитель крыс.
Попытался расслабиться - тщетно, нервы скрипели натянутыми канатами и чертово варево совсем не лезло в горло. Чушь все это показное хладнокровие - может быть отмороженный Север волноваться не способен, да и то, только потому, что постоянно себя накручивает. Быстрее бы - Вик начал всерьёз беспокоится из-за вероятности перегореть. Ожидание смерти подобно. Откуда-то, уместно или нет, всплыли воспоминания о последнем дне на воле.
Мост, который должен был с красочным фейерверком взлететь на воздух за его спиной и перед преследователями. Радостное чувство упоения свободой и гордость, что в очередной раз сумел утереть нос Системе. Впереди Приграничье - земли, где власть Хана номинальна, а дальше, за Каменным поясом, призрачна. Прощальный взгляд назад, на удаляющийся восточный берег Тобола и фигурка маленькой девочки, беспечно ступившей на настил моста и уже прошедшей несколько метров.
Треск фитиля в ушах, дюйм за дюймом пожираемого искрящимся пламенем и осознание, что если прямо сейчас натянуть поводья и заставить моего скакуна сплясать разворот на месте, а потом что есть пришпорить и без того взмыленные бока, то может быть, может быть можно будет успеть. Назад. Сколько Вик не думал после - так и не смог определиться какая сила побудила его вернуться, желание, превозмогающее все: рассудок, инстинкт самосохранения и репутацию, как там - асоциального хищника. Нечто Предначертанное.
Он помнил совсем смутно безумную гонку вспять, не сегодня, Приграничье, широко распахнутые карие глаза и золотистые кудри, щекочущие щеку. А потом грохочущий удар в спину, вырывающий из седла, отдающийся в висках звенящим импульсом боли, встречу с землей в ватной тишине перегруженных барабанных перепонок и эхо бьющихся осколков покидающего сознания. Через мгновенье или вечность в багровом тумане переминающиеся копыта возле лица много-много, лес лошадиных ног.
Вику не довелось узнать - что сталось потом с той девчушкой. Интересно - как бы он поступил, повторись такое еще раз? Ни в чем нельзя быть уверенным...
Что же все стоят? Не проголодались за день работы? Как бы гоблины паек не сократили. Вик сжал кулаки - держись, это не худшая из переделок. А какая? Бывал он в ситуациях поопаснее, но и подготовлен был не в пример... Пустота внутри и ком в горле. Чего там медлят...
Толпа вздохнула и еще больше подалась в стороны - в широкой арке прохода показались четыре фигуры. Мамона на миг замер, слегка опешив от увиденного. Все выглядело так, будто придворная свита в почтении внемлет восседающему во главе стола Вику.
С почти осязаемым щелчком мысли выстраиваются в ряд и устремляются в нужном направлении. Понеслось.
Противники только раздумывают, как поступить в сложившейся ситуации, а узник уже вскакивает, бросает куртку на стол и раскручивал над головой заряженную камнем пращу. Незатейливое и эффективное оружие - в умелых руках. Вик отпускает удерживаемую большим пальцем петлю и первый снаряд срывается к цели. Легкая слабость в ногах и подташнивание, предшествующие выбросу адреналина, прошли несколько мгновений ранее.
Бей первым, учил наставник, не вступай в полемику, не тяни время, не ищи слабых мест. Слабое место любой группы - предводитель или самый опасный её участник. Не думай и не жди - бей первым.
Чавкающий хруст и пронзительный вопль в жмущейся к стенам массе. Давно Вик не тренировался с пращей, и сегодня случая не представилось. Как говорится - не то, чтобы совсем не попал...
Они хотели быть зрителями? Здесь все - участники. Толпа устремляется к выходу, неуправляемая, обуянная паникой, затормаживая передвижение Мамоны. Узник какой-то частью сознания упрекает себя - не рассчитывал на такой эффект, а должен был - это дает дополнительное преимущество.
- Вперед! - орет предводитель и все четверо начинают проталкиваться в сторону Старьевщика.
В руках блестят лезвия. Все же их сторонятся. Второй камень бьет в плечо бедолаге Северу. Чиркает. Плохо, особенно учитывая, что целился Вик в Бира, с его точки зрения самого опасного сейчас - Мамона прячется за спины.
Успеет ли метнуть в третий раз? Успевает - с треском ломается ключица у Глеба и он катится по полу. Не Бир, но тоже неплохо. Расстояние сокращается. Четвертый камень - как последний патрон.
Вообще-то, Вик даже не надеялся, что сможет воспользоваться пращей целых три раза. Нет, её еще рано выбрасывать. Снаряд ложится в кожаное основание, которое стягивается узлом, получается нечто наподобие кистеня - груз на конце веревки. Куртка наматывается на руку, стол пинком переворачивается навстречу подбегающим противникам. Мамона, Бир и Север, последний перебинтованной правой придерживает левое плечо. Бир плавно перепрыгивает через кувыркающуюся столешницу, остальные едва мешкают. Бир опасен - тягучие движения, ленивый взгляд и спокойная уверенность. Замах кистенем и удар голой ступней в колено. Хорошие были ботинки у Латына.
Бир, не морщась, принимает удар на голень и чуть отклоняется от траектории кистеня. Вик не ввязывается. Вместо продолжения атаки - уход в противоположную его движению сторону, а наваха Севера скользит по коже куртки. Север медлителен, а Бир несколько тяжеловат - это спасает. Узник опрокидывает еще один стол и, пока все трое разворачиваются, наскакивает на раскрывшегося Мамону. Можно покончить с Севером, но пока его суета сковывает всю группу.
Мамона на ложный финт не покупается и Вик снова пытаюсь уйти с линии, с разворота, наотмашь, на кого бог пошлет, свистанув кистенем. Жжение в боку и липкое, теплое ощущение струящейся крови. Зацепили. Бир. Держать расстояние и не дать загнать себя в угол. Противники уже не толпятся - расходятся в стороны и пытаются взять в клещи. Мамона в центре. Снова движение в его сторону, в последний момент смена направления, перехват руки Севера, разворот на месте, для замаха не хватает места, короткое движение кастетом по горлу - хрип и пузыри крови. Вик толкает дергающееся тело в сторону Бира. Не прекращая движение, в глубоком выпаде, открываясь, бьет Мамону. В последнее мгновение тому удается блокировать плечом, он раздраженно шипит - чувствительно приложился. Вик мечется дальше, не забывая о постепенно оправляющемся от болевого шока Глебе. С Севером пожалуй все, но его толком за противника и не считался. Пока дыхалка не подводит - это хорошо.
Старьевщик переворачивает и опрокидывает все вокруг, что можно перевернуть и опрокинуть. На очередном заходе оказывается рядом с барахтающимся Глебом и прикладывается изо всех сил по затылку. Трещит. Хорошо. Подхватить его нож не удается - Мамона с Биром слаженно атакуют. Блок, уворот, снова блок - пропускает. Не нож - кулаком в челюсть. Жить будет. Снова Бир. Вик ухитряется пнуть ногой в пах Мамону и вновь откатывается. Два человека на миг замирают друг напротив друга, восстанавливают дыхание. Груз на конце кистеня описывает вокруг Старьевщика ритмичные восьмерки.
Хотите еще сюрпризов?
Вик резко отпускает веревку и кистень врезается в голову не ожидавшему подвоха противнику. Старьевщик лишается оружия, а Бир - ориентации. Сработало. Теперь нужно маневрировать, поставить Бира между собой и Мамоной и добить. Дело техники. Один на один с Мамоной - намного перспективнее, чем против четверых. Недалеко поблескивает валяющийся нож Севера. Вик бросается к нему...
И там его встречает дубинка одного из охранников, до этого безучастно наблюдавших за событиями. Потом подсечка. Вик пытается восстановить равновесие, когда его настигает Мамона. Узник неловко отмахивается, а нож главаря музыкально перебирает по ребрам. Уже на земле, Вик ухитряется чиркнуть кастетом под коленом. Противник спотыкается, но время уже упущено. Снизу вверх - залитое кровью лицо Бира, а потом его ботинок, не хуже, дался Вику этот Латын со своей обувью, закрывает сектор обзора. Мир взрывается красно-белыми вспышками.
Кто сказал, что по голове бить не станут?
Вик пытается повернуться, но грубый носок ботинка возвращается неотвратимым маятником и Старьевщик чувствует, слышит, как крошится носовой хрящ, а глаза наполняются кровавыми слезами. Неизвестно зачем, узник ведет ладонью по полу, случайно нащупывает гладкую рукоять и, прежде чем успевают выбить, в слепую, интуитивно, снизу вверх вонзает нож во что-то упругое, но податливое. Это кричит не Вик - это кричит кто-то другой, град ударов на мгновение стихает и узник почти поднимается, слепо бросается из полуприсяда на движение в багровом тумане, застившем глаза. Опять нож рассекает совсем не воздух, но кто хрипит не понять - сам Вик или невидимый противник. Потому что в это же время он чувствует, как под лопатку не встречая сопротивления входит и стремится все глубже что-то обжигающе смертоносное. Время останавливается. Вялые импульсы будоражат успокаивающийся мозг, пытаясь донести информацию - Старьевщик где-то ошибся. Уже все равно. Ритмичное покачивание позволяет предположить, что его все еще бьют...
ГЛАВА 2
В глубокой темной пещере с обращенного острием вниз конуса гигантского сталактита срывается мутная капля. Во мраке не видно, какое расстояние ей необходимо преодолеть до дна, но слышно, как со звонким, сопровождающимся мелодичным эхом высоких сводов бульканьем она таранит водную гладь. Или может быть, это была та, которая упала со сталактита тремя мгновениями раньше. А на острие уже набухает новая. Кап! Теряющиеся отражения звука убеждают - объем пещеры безграничен. Кап! Капля за каплей. Странно - эхо становится все гуще, басовитее и теперь уже невидимый гонг глухо вибрирует диафрагмой под ударами обтянутого мехом жезла. В медленно, но неуклонно нарастающем ритме. Тьма. Умм! Удар за ударом. Они не слышатся, не фиксируются органами слуха - тактильно ощущаются, впитываются межклеточными мембранами. Порами, кожей всем телом. Телом, наличие которого я только предполагаю. Нет рук, нет ног - есть некоторый, плавно растворяющийся в бесконечности, относительно разумный сгусток материи. Амебоподобно пульсирующий в такт ударам. Тьма. Так осознается смерть? Или это пульс стучит в висках? Теряющиеся в пространстве искры озноба. Смерть? Наверное, я улыбаюсь. Откуда тогда приходит боль? Покалывающие импульсы расходятся из черной дыры собственного Я и возвращаются вспышками спазмов. Гул ударов. 'Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою'. Ха-ха-ха. Акт творения. Попробовать открыть глаза? Их нет. Не так. Понятия 'зрение' еще не существует, как не придумали пока 'осязание', 'обоняние' и еще что-то там. Даже 'слух' только формируется. Из завораживающей монотонности откровением свыше проступают слова. Далекие и невнятные. Какофония хрипящих, повизгивающих шепотков. Становятся четче. Постепенно, о, Боже, вы слышали прекрасный голос Ангела? Переливающийся, мелодичный и отстраненно равнодушный одновременно - голос высшего существа. С едва уловимым, немного тягучим акцентом.
- Мне кажется, вы перестарались.
Пауза в тысячу лет...
- Зато все достоверно, - голос отвечающего кажется Вику смутно знакомым, - хотя, признаться, я такого не ожидал.
- Вас предупреждали - если он тот, кто мне нужен, то может оказаться чрезвычайно опасным.
- И?...
Без голосов Вику скучно и одиноко, к счастью, разговор возобновляется.
- Это тот, кто Вам нужен?
- А ты получил обещанное?
Резковатый смех, Вик его, кажется, раньше уже слышал.
- Получили ли Вы желаемое? Я хотел бы просить о... некотором пересмотре условий.
- Основания.
- Четыре трупа - один из них охранник...
- Пять.
- Ммм, действительно. Трое калек - один из них непричастный раб...
- И его судьба беспокоит тебя больше всего...
- Естественно, - хохоток, - Мне кажется, мы с Вами одинаково недовольны результатом.
